разу она не задела ничьей головы, как я ни пыталась ей приказать «размозжить», размазать, устроить кровавый борщ.

Разборка на сей раз кончилась тем, что кто-то вдруг закричал, упал и схватился за колено. Этот кто-то на самом деле оказался мальчиком, а не ботинком. Я удивилась, когда увидела, что он сидит на снегу и плачет. Мальчик пообещал, что его родители сегодня же сдадут меня в милицию. Потом он пропал из школы на две недели, но вернулся невредимый и никто никуда меня не сдал.

Я, наверное, еще полгода таскала с собой спасительную ржавую трубу. Она лежала у меня в пакете для сменной обуви. Потом ее обнаружила учительница биологии: ногой я неловко задела пакет, и труба с грохотом покатилась по классу. Но мне она больше не пригодилась. Жить стало легче. А через несколько месяцев мама развелась с дядей Юрой, и поэтому у меня отпала необходимость разучивать ненужные слова. Мальчик, у которого болело колено, пригласил меня танцевать на выпускном вечере в одиннадцатом классе. Танцевать с ним было противно, потому что у него были потные ладони и изо рта пахло луком.

И вот сейчас, когда мне сорок, когда я пережила два развода и много чего еще, когда я сама хожу по улицам с перебитыми коленями и поэтому трушу ответить хаму и подлецу, когда я привычно подставляю вторую щеку, когда вечерами бывает холодно от чьей-то ненависти, может быть, от моей собственной, когда я на целые выходные запираюсь в квартире и не отвечаю ни на чьи звонки, когда срываю зло на сыне, когда единственным средством от липких рук бессонницы оказывается стопка коньяка, и я выпиваю ее, повторяя, что все проходит, пройдет и это, и мне действительно делается спокойнее, и все проходит – я знаю, что ничего из того, что я делаю сейчас, не помогло бы мне тогда, в четвертом классе. Но я почему-то думаю, что нет, оно поможет, оно обязательно поможет.

И еще: давным-давно куда-то пропала искалеченная серебряная рыбка счастья, ведь она еще долго потом была со мной и я ее очень берегла. Может быть, я из тех людей, которые, однажды хлебнув того самого красного борща, навсегда испытывают тошноту при одном его запахе. Но что делать, если именно тогда, когда я стояла с ржавой трубой наперевес, и случился мой самый чистый, самый глубокий вдох, самая высокая точка всей моей жизни.

Татьяна Млынчик

Бартер

Старуха обнюхала помидор.

– Аромата нет, – сказала она. – Из «Пятерочки»?

– С рынка, – Кирилл достал из продуктовой сумки бананы.

– Я бы добавила, если тебе жалко.

– Майя Витольдовна!

– Оставьте, Кирилл, – в моменты недовольства она переходила на «вы».

– Чем еще сегодня помочь? – задал он свой обычный вопрос.

Она молча перекладывала кирпичики круп, а потом подняла лицо, сверкнув очками.

– Нужно вытащить стремянку и протереть стеллаж. Пуха налетело.

Кирилл поплелся в кладовку, где старуха хранила лестницу. Взял тряпку и полез на стремянку. Верхние ярусы библиотеки он изучить не успел. Все, что требовалось ему для диссертации, стояло ниже.

Когда он впервые вошел в эту библиотеку, обалдел: никогда прежде не видел столько антикварных изданий. Старуха тогда отодвинула от письменного стола, покрытого зеленым сукном, кресло, включила настольную лампу. Он мог работать здесь, сколько потребуется. А когда старуха узнала тему диссертации, приволокла папок с советскими курсовиками ее студентов. Такого не сыщешь в Интернете.

Кирилл чихнул. На крыше шкафа было много пуха. Ему захотелось поджечь его, как в детстве в поселке. Из сверстников в город уехал один он. Другие остались.

– Они хоть старикам помогают, – гремела в телефоне мать. – Девка у тебя есть? Нам бы с дедом ляльку. У Кузьмы старший уже за гаражом дымит. А у тебя и в проекте нет…

В проекте у Кирилла была только защита диссертации и работа в университете. А теперь вот и Майя Витольдовна.

Кирилл нащупал в кармане зажигалку. Пух сгорит за секунду. Поднес огонек. Белые облачка вспыхнули, но погасли не сразу, огонь разбежался по поверхности шкафа, облизывая слой пыли.

– Кирюш, – раздался голос старухи.

Он захлопал тряпкой по шкафу, закашлялся, а когда открыл глаза, вокруг мерцали черные пылинки. Старуха стояла внизу с тарелкой смородины. Кирилл потянулся к ягодам, сунул пару веточек в рот, а когда возвращался, заприметил под крышей верхнего стеллажа продолговатый ящик. Старуха ушла. Он вытер пыль и, перед тем как спуститься, осторожно вытянул ящик. Внутри лежали старые журналы. «Новый мир», «Юность», «Звезда». Он взял «Новый мир» – совсем такой же, как тот, что привел его в квартиру старухи полгода назад. Под обложкой увидел ядовито-зеленый стикер с надписью «Нашедшему просьба вернуть. Вознаграждение гарантируется» и телефоном Майи Витольдовны. Кирилл закрыл и снова открыл журнал. Взял «Звезду». В ней был такой же стикер, но оранжевый. Все журналы в ящике оказались снабжены стикерами. Кирилл сглотнул. Закрыл ящик, спустился и убрал стремянку.

– Кирюша, ужинать будешь? – Майя Витольдовна опять зашла бесшумно. Кирилл не успел закрыть ящик стола.

– Точилку искал, – он улыбнулся.

Полгода назад Кирилл увидел на скамейке в сквере около университета старый журнал. Это был «Новый мир» за 1962 год, первое появление в печати «Одного дня Ивана Денисовича». Нашел внутри стикер и позвонил. Майя Витольдовна напоила чаем. Предложила назавтра пропылесосить за небольшое вознаграждение. Когда пылесос затих, позвала Кирилла есть голубцы и поведала, что страдает редкой формой рака, по женской части, а из родни у нее никого. И показала Кириллу библиотеку.

– Эти ящики вечно заедают, – Майя Витольдовна смотрела Кириллу в глаза. – Смазать бы.

Через час он попрощался. Допотопный ноутбук старухи лежал в его рюкзаке. Оказалось, она прятала его в одной из книжных полок.

Кирилл без труда зашел в старухину почту. Последние письма, если не считать спама, были полугодовой давности.

«Дашенька, – писала старуха, – покажи мне внука. Ему тридцать лет, а я, как он теперь выглядит, не знаю. Он учится?»

«Мама отстань», – на аватарке была фотография крупной женщины среди пальм.

«Даша, я хочу переделать завещание на всех вас. Тебе надо подписать доверенность».

«Зачем? С братьями разберемся. Пусть все будет на меня».

Кирилл захлопнул ноутбук.

«Заключим бартер, – говорила в тот второй вечер старуха, отправляя в рот вилку с фаршем. – Это ведь так называется? Вы помогаете мне. Вот эти мелкие бытовые штучки. А я включаю вас в завещание. Ведь у вас тут ничего. Зарплата научного сотрудника», – она глухо рассмеялась.

На следующий день Кирилл пришел к старухе незаметно вернуть ноутбук и забрать свои бумаги. Шаря глазами по открытой книге, присел дописать примечание. Больше библиотеки он не увидит: у этих корешков есть живые наследники.

Старуха опустилась на подлокотник кресла. Положила руку ему на плечо. Кирилл отшатнулся. Она провела пальцами по его шее.

– Знаешь, как тяжело старикам, Кирюш? Нас никто не трогает. Даже врачи.

Кирилл оцепенел. Старуха взяла его ладонь и уложила на обтянутое шерстяной колготочной тканью куриное бедро. Тогда он вскочил и через прихожую, не завязав шнурки, бросился на лестницу.

Через неделю он позвонил Майе Витольдовне и попросил разрешения забрать брошенную на зеленом сукне диссертацию.

Дверь в квартиру оказалась не заперта. Пахло табаком. Кирилл нарочно громыхнул вешалкой.

– Вот и он! – Майя Витольдовна в бархатном платье вышла из библиотеки. – А мы, Кирилл, как раз обсуждаем ваше исследование.

Кирилл, не разуваясь, прошел в библиотеку, мимо Майи Витольдовны. Курильщик, сидевший за столом над бумагами Кирилла, поднял лицо. Это был ректор университета.

– А мы с вами встречались на лекциях! – ректор протянул руку, не вставая. – Вы у нас защищаетесь? Выдающаяся тема. Я возглавляю комиссию по русской литературе, буду весьма рад, – пепел с сигареты шмякнулся на диссертацию. – С Майей Витольдовной вы правильно дружбу завели. Когда в ходу был самиздат, она меня спасла от гибели!

Кирилл перевел хмурый взгляд на старуху, которая